Месяц Джумада-аль-авваль наклонился ко мне и смотрит в мои глаза, хоть они и закрыты... Сквозь меня скользят птицы... Стаи рыб ныряют в мою грудь, словно в прогретую солнцем воду, прослоенную иной водой: той, где омывал свои стопы Бог Соли... Люди вокруг меня - лепят свои слова и бросают их, точно хлебный мякиш, к моим ногам, только я - давно уже не питаюсь словами: моя пища - расшитый птицами ветер...
Моя жизнь течет, точно молоко: я старею ровно настолько, насколько синеве глаз нужна синева моря, насколько птице нужна земля: чтобы только оттолкнуться от нее!..
Моя жизнь течет, точно молоко: не завися от того, кто пролил его и какие мысли овевали его своими то высокими, то низкими крылами!..
По пути домой нельзя останавливаться дольше, чем на один взгляд под ноги, поэтому-то я стремлюсь, чтобы моя жизнь - продолжала течь, точно молоко, восхищенное и немое!..
Если я спрашиваю о чем-то - собеседник может мне не отвечать: ответы еще никому не облегчили ни сна, ни сердца! Лучше, если он подарит мне немного засохшего меда, или горсть быстрой, как гнев, воды, или - легкую птичью кость: в конце концов - ни один подарок не лучше другого...
Самое первое молоко - пролилось на самую первую скатерть, и мне уже не нужно стало тратить силы на то, чтобы держать свои тяжелые от удивления глаза открытыми: я начала видеть сквозь опущенные веки! Случилось даже большее: мои опущенные веки и стали тем сладковатым знанием, которое пропитало мою душу и тело мое, как пропитало пролитое молоко самую первую скатерть!..
Вот я и уснула, и еще одно мое сердце начало движение к ладоням Великой Темной Матери... Тысячи их уплыли и не вернулись... Когда-нибудь, когда у меня уже не останется сердец, - мне придется самой отправиться в плавание... Когда это случится - где-то родится новый Голод с глазами медленными от Любви!
Я всегда хожу в длинных, целующих землю платьях... Когда иду - не смотрю под ноги... Платье - снимаю только в темноте, в страхе закрыв глаза... Всю ночь я борюсь сама с собой: мне хочется встать, возжечь огни и - увидеть свои стопы! Но я знаю - сделай я так - моя мука разрастется, как разрастается ветер в сухой степи!..
Мой последний возлюбленный умер, случайно взглянув на мои стопы, потому что их очертания заставляют возжелать той упорной, яростной красоты, которой на земле нет. Но... нет ее и на небе!.. Когда он понял это - его сердце отказалось биться: ведь сердца, подобно птицам, могут жить или на небе, или на земле...
Когда-нибудь я принесу плоды и стану синим вином, от которого затанцует чье-то новорожденное сердце, и оно будет танцевать чуть дольше самого себя...
Если ты одолжишь мне до вечера утреннюю звезду - я никак не смогу вернуть ее тебе вечером... (Одолжи ее мне - до утра...)
Однажды мне предложили стать бабочкой, но я отказалась, сославшись на то, что если время жизни бабочки настолько коротко, - время ее смерти должно быть сшито сразу из нескольких смертей... Но я не хотела бы быть и чем-то таким, чья смерть слишком коротка: дорогие вина не выпивают залпом...
Как-то раз, в середине зимы, в полдень, я пошла на многолюдный базар Семендера, выбрала свой самый красивый вдох и, завернув его в кусок голубого шелка, - поменяла на первый попавшийся выдох у одного грека-торговца, хорошо помня, что у женщин - вдохов в два раза больше, чем выдохов, но что эти вдохи - принадлежат не им...
Торговец же, решив, что из двух "да" лучшее то, которое забываешь последним, - завернул мне, в подарок, и тот промежуток между вдохом и выдохом, через который можно разглядеть, словно в щель между ставнями, как на деревце тишины, растущее в самой середине души человека, садится птица. Если встретиться с ней взглядами - сердце тут же научится любить, не испытывая муки и не причиняя ее другому сердцу!.. Даже не взглянув на птицу - я вернула подарок торговцу и, через миг, - была уже далеко, на расстоянии своей жажды! (Тот, кто целовал меня, - знает - как это далеко!..)
Однажды меня полюбили двое... Дав им по одному из своих сердец и по две из своих самых длинных ночей впридачу - я сильно удивилась, увидев, что их глаза сочатся несчастьем, словно в них навсегда поселился ноябрь... Я сказала им: "Неужели ваш полдень ничего не слышал о вашей полночи?!" И они ответили: "Когда переправляются через реку - с собой не берут запаса еды на несколько дней пути. И совсем иное дело, когда ты спускаешься вниз по реке!.. Наша провизия кончилась, едва мы достигли твоей первой ночи!.."
"Мне жаль... Поднимитесь вверх по реке и выйдите из моей любви! Это должно быть не сложнее, чем выйти из лодки," - ответила я им, а про себя подумала: "Какой странный совет тем, кто оказался далеко в открытом море!.."
Как судно навалившееся грудью на подвижную ночь оснащено хищным парусом - мы оснащены всем необходимым для того, чтобы быть несчастными!.. Зачатые во мраке, влюбленные в мрак - мы изменяем ему, протягивая к Солнцу свои удивленные болью сердца, как будто не было сказано: "Излечиваясь от болезни - излечиваешься от сна, но не от пробуждения!.."
Я живу, наклоняя свою ночь к твоему утру, одновременно прислоняясь своим утром к чьему-то полудню: ведь все мы - похожи в одном: наша любовь - старше нас, поэтому умирает - первой...
Я иду по тропе своего тела уже много сотен лет, ночуя на постоялых дворах чьей-то любви, расправляя примятую ночью траву, стараясь не оставлять в завитках чужих ушей пыльцы своих слов, а в чужих ноздрях - запаха своего имени. Я вытираю свои поцелуи с губ, которые еще недавно касались меня: ведь оставлять следы может лишь тот, кто уверен в своем вчерашнем дне... Я в нем - не уверена...
Я спустилась с холма и увидела, что есть две смерти: та, к которой идут сами, и та, которая идет навстречу. У первой, неподвижной смерти, - взгляд прямой и ясный. У второй - глаза всегда скошены в сторону. У одной - лицо любящей сестры. Лицо другой - точно колодец, наполненный песком... Эта, вторая, - забирает тело человека, тогда душа, в ужасе, - кидается под защиту первой смерти и та - забирает оставшееся: душу. А когда нет ни тела, ни души - уже ничто не отвлекает от Жизни...
Если долго смотреть на орнамент ковра - он начинает кружиться и вырастать из своей земли в свое небо, точно так, как если долго смотреть в глаза своего возлюбленного, ведь небо орнамента и небо глаз - это твой сон об орнаменте и о глазах...
Если долго смотреть на свой сон об орнаменте ковра - он начинает кружиться...
На этой земле имеет цену только обмолвка: лишь в ее праздничной тени можно укрыться от зноя взглядов тех, кто привык, закрывая глаза, верить в то, что он их снова откроет и, открыв их, - узрит тот же самый день, то же зной и кого-то неясного, скрывающегося в тени, того, о ком ничего нельзя сказать наверное...
Мое сердце - рождено ветром... Я из тех, что растят волосы - по ночам...
Как-то раз я прочитала в старой рукописи, чьи буквы плывут, подобно облакам, о том, что человек - всегда не равен самому себе. Эти слова стали моим домом...
Я забыла о том, что в любовь входят лишь однажды, и постучалась в твое сердце еще один раз. Ты не узнал меня и спросил, как мое имя. Но я не из тех, кто ртом тянется к небу, а пальцами ног - ищет речное дно. И я... сказала тебе свое имя...
Разве есть на свете что-либо несвоевременнее счастья, когда, распластавшись на нем, точно это - вышитая степными цветами накидка, лежащая посреди цветущей степи, - я забываю о своем будущем любовнике?!. (Смерть - женщина лишь для мужчин: так они вожделеют ее, для меня же Смерть - мужчина с пригоршней тишины в руке, с глазами, умеющими обнимать и сердцем, умеющим процеживать любовь, словно оно - мелкое сито...) Я уже не помню своего первого любовника: важен - последний...
Иногда, в кровеносном русле старой рукописи, - я нахожу пригоршню своей крови. Это может означать лишь одно: то, что дым - не всегда моложе огня, и что я зажата между моим первым и моим последним Мраком, точно виноградина в клюве птицы... Я давно обронила себя где-то в степи... Я похожа на недостроенную мечеть, но и в еще не написанных рукописях - уже дышат пригоршни моей крови!..
Когда я приезжаю в новое место - то первым делом - велю прислуживающим мне посадить вокруг моего походного шатра сто восемнадцать саженцев яблонь (по числу снов в одной моей ночи), и сама поливаю их розовой водой, смешанной с поздним молоком женщин...
Если же случается покидать это место - слуги выкапывают деревца, заворачивают их в белые полотна, кладут на повозки, и мы отправляемся дальше...
(И ты, зная об этом и проведя со мной ночь под сенью моих ста восемнадцати снов, ждешь, что я буду помнить шорох твоего имени дольше, чем длится удивление мотылька, попавшего в огонь?!)
Чем старше моя Сила - тем цепче мое Одиночество... Я гляжу из собственных глаз, точно из незнакомых окон, и те, кто хотел сделать из них глоток - отводили взгляд, точно отпили вина, разбавленного морской водой... Когда ранней весной начинает гореть сухая степь - я хожу с выпростанной наружу улыбкой, темной на вид и на вкус: горелые пустоши напоминают мне счастье, ведь и то, и другое рано или поздно зарастает жилистой, стремящейся к звездам травой... Но, ведь и звезды тянутся к траве, становясь все ближе и ближе, делая мою улыбку темной на вид и на вкус... Только вот - я не из тех, кто ищет счастья: я та - что глядит из собственных глаз, точно из незнакомых окон!..
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
